Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Старинные люди, мой отец! Не нынешний был век. Нас ничему не учили. Бывало, добры люди приступят к батюшке, ублажают, ублажают, чтоб хоть братца отдать в школу. К статью ли, покойник-свет и руками и ногами,
Царство ему Небесное! Бывало, изволит закричать: прокляну ребенка, который что-нибудь переймет у басурманов, и не будь тот Скотинин, кто чему-нибудь учиться захочет.
«Довольно! — произнес он решительно и торжественно, — прочь миражи, прочь напускные страхи, прочь привидения!.. Есть жизнь! Разве я сейчас не жил? Не умерла еще моя жизнь вместе с старою старухой!
Царство ей небесное и — довольно, матушка, пора на покой!
Царство рассудка и
света теперь и… и воли, и силы… и посмотрим теперь! Померяемся теперь! — прибавил он заносчиво, как бы обращаясь к какой-то темной силе и вызывая ее. — А ведь я уже соглашался жить на аршине пространства!
Спасти может только
свет целостной Истины, который раскрывается в
Царстве Духа.
И еще мог бы сказать, что социал-демократы будут в чем-либо положительном участвовать, лишь когда наступит конец мира и водворится
Царство Божие, так как раньше трудно ждать абсолютной справедливости на
свете.
— Ну, теперь пойдет голова рассказывать, как вез царицу! — сказал Левко и быстрыми шагами и радостно спешил к знакомой хате, окруженной низенькими вишнями. «Дай тебе бог небесное
царство, добрая и прекрасная панночка, — думал он про себя. — Пусть тебе на том
свете вечно усмехается между ангелами святыми! Никому не расскажу про диво, случившееся в эту ночь; тебе одной только, Галю, передам его. Ты одна только поверишь мне и вместе со мною помолишься за упокой души несчастной утопленницы!»
Дед мой (
царство ему небесное! чтоб ему на том
свете елись одни только буханцы пшеничные да маковники в меду!) умел чудно рассказывать.
— Что мне до матери? ты у меня мать, и отец, и все, что ни есть дорогого на
свете. Если б меня призвал царь и сказал: «Кузнец Вакула, проси у меня всего, что ни есть лучшего в моем
царстве, все отдам тебе. Прикажу тебе сделать золотую кузницу, и станешь ты ковать серебряными молотами». — «Не хочу, — сказал бы я царю, — ни каменьев дорогих, ни золотой кузницы, ни всего твоего
царства: дай мне лучше мою Оксану!»
А дойдет до вас слух, что мне конец пришел, вспомните вот эту самую… лошадь и скажите: «Был на
свете такой, сякой… Симеонов-Пищик…
царство ему небесное»…
Кто сумеет бросить луч
света в безобразный мрак этой непостижимой логики «темного
царства»?
Островский, так верно я полно изобразивши нам «темное
царство», показавши нам все разнообразие его обитателей и давши нам заглянуть в их душу, где мы успели разглядеть некоторые человеческие черты, должен был дать нам указание и на возможность выхода на вольный
свет из этого темного омута…
Поблагодарим же художника за то, что он, при
свете своих ярких изображений, дал нам хоть осмотреться в этом темном
царстве.
«Ну, вот это, — отвечает, — вы, полупочтеннейший, глупо и не по-артистически заговорили… Как стоит ли? Женщина всего на
свете стоит, потому что она такую язву нанесет, что за все
царство от нее не вылечишься, а она одна в одну минуту от нее может исцелить».
Но вы еще дальше шли: вы веровали, что римский католицизм уже не есть христианство; вы утверждали, что Рим провозгласил Христа, поддавшегося на третье дьяволово искушение, и что, возвестив всему
свету, что Христос без
царства земного на земле устоять не может, католичество тем самым провозгласило антихриста и тем погубило весь западный мир.
Всё, что мы можем знать, это то, что мы, составляющие человечество, должны делать и чего должны не делать для того, чтобы наступило это
царство божие. А это мы все знаем. И стоит только каждому начать делать то, что мы должны делать, и перестать делать то, чего мы не должны делать, стоит только каждому из нас жить всем тем
светом, который есть в нас, для того, чтобы тотчас же наступило то обещанное
царство божие, к которому влечется сердце каждого человека.
Великая императрица! чем же воздадим мы тебе за твою матернюю любовь к нам, за сии твои несказанные нам благодеяния? Наполняем сердца наши токмо вящим воспламенением искоренять из
света злобу,
царства твоего недостойную. Просим царя царей, да подаст он нам в том свою помощь, а вашему императорскому величеству, истинной матери отечества, с любезным вашего императорского величества сыном, с сею бесценною надеждой нашею, и с дражайшею его супругою, в безмятежном
царстве, многие лета благоденствия».
— И дай ему
царство небесное! — примолвил Кирша. — Я на том
свете ему зла не желаю.
Да, наука есть
царство безличности, успокоенное от страстей, почившее в величавом самопознании, озаренное всепроникающим
светом разума —
царство идеи.
В некотором
царстве, в некотором государстве жил-был помещик, жил и на
свет глядючи радовался. Всего у него было довольно: и крестьян, и хлеба, и скота, и земли, и садов. И был тот помещик глупый, читал газету «Весть» и тело имел мягкое, белое и рассыпчатое.
Князь Гвидон зовет их в гости,
Их и кормит и поит
И ответ держать велит:
«Чем вы, гости, торг ведете
И куда теперь плывете?»
Корабельщики в ответ:
«Мы объехали весь
свет,
Торговали мы конями,
Все донскими жеребцами,
А теперь нам вышел срок —
И лежит нам путь далек:
Мимо острова Буяна
В
царство славного Салтана…»
Говорит им князь тогда:
«Добрый путь вам, господа,
По морю по Окияну
К славному царю Салтану...
— Вот горе-то какое у нас, Алексеюшка, — молвил, покачав головой, Пантелей. — Нежданно, негаданно — вдруг… Кажется, кому бы и жить, как не ей… Молодехонька была,
Царство ей Небесное, из себя красавица, каких на
свете мало живет, все-то ее любили, опять же во всяком довольстве жила, чего душа ни захочет, все перед ней готово… Да, видно, человек гадает по-своему, а Бог решает по-своему.
Дело нашей жизни на этом
свете двойное. Одно — возрастить в себе свою душу, и другое — устанавливать
царство божие на земле. Делаем мы и то и другое одним и тем же: тем, что освобождаем в себе тот божественный
свет, который заложен нам в душу.
Борьба наша есть борьба царствия
света с
царством тьмы дьявола; а Христос сказал: «созижду церковь Мою на камне крепком, и врата адовы не одолеют ее».
Рассуждая же в восходящем направлении (ανιόντες), скажем, что она не есть душа, или ум, не имеет ни фантазии, ни представления, ни слова, ни разумения; не высказывается и не мыслится; не есть число, или строй, или величина, или малость, или равенство, или неравенство, или сходство, или несходство; она не стоит и не движется, не покоится и не имеет силы, не есть сила или
свет; не живет и не есть жизнь; не сущность, не вечность и не время; не может быть доступна мышлению; не ведение, не истина; не
царство и не мудрость; не единое, не единство (ένότης), не божество, не благость, не дух, как мы понимаем; не отцовство, не сыновство, вообще ничто из ведомого нам или другим сущего, не есть что-либо из не сущего или сущего, и сущее не знает ее как такового (ουδέ τα οντά γινώσκει αυτόν ή αΰθή εστίν), и она не знает сущего как такового; и она не имеет слова (ουδέ λόγος αυτής εστίν), ни имени, ни знания; ни тьма, ни
свет; ни заблуждение, ни истина; вообще не есть ни утверждение (θέσις), ни отрицание (αφαίρεσις); делая относительно нее положительные и отрицательные высказывания (των μετ αύτη'ν θέσεις καί οίραιρε'σεις ποιούντες), мы не полагаем и не отрицаем ее самой; ибо совершенная единая причина выше всякого положения, и начало, превосходящее совершенно отрешенное от всего (абсолютное) и для всего недоступное, остается превыше всякого отрицания» (καί υπέρ πασαν αφαίρεσιν ή υπεροχή των πάντων απλώς οίπολελυμένου και έιε' κείνα των όλων) (de mystica theologia, cap.
Земной царь в этом
свете становился как бы некоей иконой Царя царей, на которой в торжественные священные миги мог загораться луч Белого
Царства.
«Таким образом, следует думать о Боге, что он вводит свою волю в знание (Scienz) к природе, дабы его сила открывалась в
свете и могуществе и становилась
царством радости: ибо, если бы в вечном Едином не возникала природа, все было бы тихо: но природа вводит себя в мучительность, чувствительность и ощутительность, дабы подвиглась вечная тишина, и силы прозвучали в слове…
Строено ты,
царство, ради изгнанных,
Что на
свете были мучимы и гнаны,
Что верою жили, правдою служили,
От чистого сердца Бога возлюбили.
«
Царство ей небесное и, — довольно, матушка, пора на покой!
Царство рассудка и
света теперь! И… и воли, и силы… И посмотрим теперь! Померяемся теперь! — прибавил он заносчиво, как бы обращаясь к какой-то темной силе и вызывая ее».
Так жили эти люди в мрачном отъединении от жизни, от ее
света и радости. Но наступил час — и из другого мира, из
царства духов, приходил к ним их бог Сабазий. И тогда все преображалось.
В каждом человеке есть два
царства —
света и тьмы, правды и лжи, свободы и рабства.
Человек сам должен внести
свет в темное
царство.
— Каков? — доносился до него шепелявый голос; Краснопёрого. — Царство-то небесное как захотел заполучить!.. Перебежчиком на тот
свет явится.
Его главная статья, написанная по поводу Островского, называется «Луч
света в темном
царстве».
Русский коммунизм, если взглянуть на него глубже, в
свете русской исторической судьбы, есть деформация русской идеи, русского мессианизма и универсализма, русского искания
царства правды, русской идеи, принявшей в атмосфере войны и разложения уродливые формы.
А кому, отходя сего
света, земное
царство откажет, не ведал никто.
Ответы, исполненные почти сходно один с другим сожаления о смерти редкого мужа и щенка с необыкновенными достоинствами, погибнувшими для
света, были подписаны баронессой; но Адам, в рассеянности, улетев воображением своим за тридевять земель в тридесятое
царство, перемешал куверты писем.
— Бей верную собаку, что охраняет тебя от твоих ворогов, — не потерялся Григорий Лукьянович, — бей, да не убей во мне и себя, и свое
царство. Недолго мне тебя на том
свете дожидаться будет, спровадит тебя как раз туда князь Василий зельями да кореньями…
— Чего же думать о том, чего не воротишь? С того
света его не вернешь,
царство ему небесное! — заметил князь Василий.
— Так-то лучше, — продолжала ворчать ему вслед Панкратьевна, — а то с вашей бусурманской наукой как раз на тот
свет отправите, не хуже покойной княгинюшки,
царство ей небесное.
Наступающее новое время называли торжественно и громогласно «возрождением»; в приятельской беседе осторожно, вполголоса — «
царством власти, силы и страха»; меж четырех глаз — «затмением
света».
Безверья — гидра появилась,
Родил ее, взлелеял галл,
В груди, в душе его вселилась,
И весь чудовищем он стал.
Растет, и тысячью главами
С несчетных жал струит реками
Обманчивый по
свету яд.
Народы,
царства заразились
Развратом, буйством помрачились
И Бога быть уже не мнят.
Кругом возвышались столетние вязы, дружно размахнув на жилистых ветвях своих широкотенные щиты; они заслоняли от этого места солнечный
свет — настоящее
царство мрака и ужаса!
До появления в
свете IX тома «Истории Государства Российского» у нас признавали Иоанна государем великим, видели в нем завоевателя трех
царств и мудрого, попечительного законодателя. Знали, что он был жестокосерд, но и то только по темным преданиям, и отчасти извиняли его во многих делах, считая эти меры жестокости необходимыми для утверждения благодетельного самодержавия.
Вся Россия, все человечество делятся на два непримиримых мира, два
царства:
царство зла, тьмы, дьявола — буржуазное
царство и
царство божеское, добра,
света —
царство социалистическое.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном
свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем
свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которою он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полною грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном
царстве.
Но положим, что слова Христа о страшном суде и совершении века и другие слова из Евангелия Иоанна имеют значение обещания загробной жизни для душ умерших людей, все-таки несомненно и то, что учение его о
свете жизни, о
царстве бога имеет и то доступное его слушателям и нам теперь значение, что жизнь истинная есть только жизнь сына человеческого по воле отца. Это тем легче допустить, что учение о жизни истинной по воле отца жизни включает в себя понятие о бессмертии и жизни за гробом.
Засилье темного мужицкого
царства грозит русскому государству и русской культуре качественным понижением, разложением достигнутых ценностей, и ответственность за это падает не на самый народ, который стремится к
свету и неповинен в том, что его так долго держали в тьме, а теперь, вдруг, поставили перед непосильными задачами.